Диалоги о вечных ценностях: Степан Липгарт и Алексей Комов

В ноябре 2019 года в Калугу приехал архитектор Степан Липгарт — через месяц после торжественного открытия спроектированной им швейной фабрики Мануфактуры Bosco. Открывая цикл «ГЛАВАРХитектура», Липгарт прочитал на «Точке кипения» лекцию о профессиональном призвании и источниках вдохновения, о роли заказчика и о системе ценностей и убеждений, которая позволяет гордиться результатами своего труда. Главный архитектор Калуги Алексей Комов специально для Калугахауса поговорил со Степаном о вечном — и о том, как приспособить это вечное к жизни в нашем городе.

Текст: Алексей Комов

— Степа, ты говорил в своей лекции про Героя, а ты же по сути для Калуги тоже герой, герой-архитектор. С тобой связана история прихода совершенно нового типа просвещенного инвестора, который открывает не просто фабрику, ставя ангары в поле, а делает культурную интервенцию, без которой невозможно работать сейчас вообще в нашей большой стране. Поэтому не скрою, я как радетель за Правый берег, где сам живу, где есть такая история, как Губернский парк, размышляю — как связать новую фабрику Боско с ним, чтобы появилась та же черешневая аллея? Чтобы явился новый смысл для нашего парка, который лишён пока «самобытных начинок»? Это сразу замкнуло бы много жизненных смыслов, которые для людей, которые здесь живут, важны, чтобы чувствовать себя прежде всего человеком. Я тебе «на пальцах» сейчас объясняю, почему это интервью важно, почему его ждут. И почему пришел вчера народ (потому что на лекции по архитектуре народу мало ходило, от силы человек десять)? А здесь, во-первых, ты — автор модной фабрики, во-вторых потому, что я пригласил, в-третьих, потому что тема заявлена про сталинскую архитектуру, про работу с историческим материалом внутри города, контекста, это очень многих заинтересовало. Поэтому пришел как бомонд, так и молодежь, дизайнеры пришли, которые даже к архитектуре не имеют прямого отношения, но для них это важно. Потому что это связано с культурой, а не только с услугой. Поэтому я начну нашу беседу с вопроса: как тебе Калуга, как ты работал здесь год с лишним, каждую неделю приезжая, когда ты её для себя понял, раскрыл её в колоде городов, которые на тебя повлияли, в которых ты трудился, — Москва, Питер, отчасти Крым… и, наконец, Калуга, — вот опиши свои ощущения?

— Я могу сказать, что впечатления менялись во времени, потому что когда я первоначально приезжал, у меня был транзит от Калуги-1 до фабрики. И город представлялся совершенно советским, не с самой счастливой судьбой и с печатью этой судьбы: бесконечные панельные жилые дома, которые неведомым для меня образом формируют планировку. У меня были представления, что Калугу постигла участь тех же Великих Лук, что от нее мало что осталось, но, к счастью, стало ясно впоследствии, что это не так. Второе впечатление, — кстати, благодаря тебе, ты, собственно, открыл город, повел в историческую часть, и действительно воспоминания о золотом веке, екатерининском начале и александровском времени, — я ощущаю его как город пушкинского времени, до 40-х годов XIX века. И этот уют, присущий губернским городам, он сочетается с благородством ампирной застройки, усадеб, со средой, вот эти охристые фасады торжественные, и главное, действительно высокого качества архитектура, и по деталям, и по композиции. То есть это такая крепкая действительно архитектура «московской школы». Но я, кстати, почему-то считываю больше ампирного, ­«послепожарного», после московского пожара уже построенного здесь.

— Екатерининская Калуга, она растворенная, конечно, органическая. Эта баженовская школа, эта мощная масонско-итальянская прививка, от архитекторов — Никитина, Ясныгина и др. Вообще история какая, был очень сильный, с такой фантазией генерал-губернатор Кречетников. Он пригласил всех самых крутых архитекторов-планировщиков. Вот как только Никитин закончил Тверь, он его переманил, и тот не просто сделал генплан, а сделал Присутственные места, Торговые ряды, невероятный мост через Березуевский овраг. Там же помимо чисто архитектурного были еще инженерные сложные работы, которые сейчас невозможно переоценить — ведь Березуевский овраг, он чуть ли не до Пятницкого кладбища был изначально, там шел ледник, сделав в породе гигантскую выемку. И вот часть его была засыпана, до этого там, где современный проспект Кирова, яма была. Все это было сделано в XVIII веке — никакая не советская власть, ни даже XIX век. При этом Екатерина Калугу очень привечала, это же был важный город с вектором на юг, это первое, а второе — Калужский край был плацдармом, на котором Екатерина опробовала вообще свои реформы губернского устройства, от состава коллегий до геральдики уездов, то есть первые гербы у русских городов появились именно в Калужской губернии. Ну и третье, что именно в Калуге были ссылки для того же самого Шамиля, и последний крымский хан здесь же обитал. Скажем так, южных пенсионеров на «золотой цепи» держали, с уважением, именно в Калуге в те времена. Это был особый статус.

— Словом, у меня-то впечатления двойственные: есть некое ядро, повествующее о ладной благополучной жизни уютной, тут понятно, что люди знают, зачем они живут, они любили свой дом, свой город, и всячески благоустраивали и улучшали его. С другой стороны, кончено, последующие эпохи либо плохо читаются. Либо все-таки у меня, человека, который стремится всегда к такому пассеисткому восприятию мира, который предполагает, что все-таки ХХ век многое нарушил и разрушил, у меня ощущения от этого советского города не самые, к сожалению, лучшие. Такого скрупулёзного внимания, какое было у хозяев города во времена классицизма, мне кажется, уже никогда к нему не проявлялось.

— Но многие жители города помнят, что еще в середине 70-х на улицах города паслись коровы. А город снова выдернуло из провинциальной трясины именно инженерное начало, «Бауманка», образование, заводы, космонавтика, конечно; всё то, что его «остоличило», вернув на орбиту. Если ты приезжаешь на Калугу-1, ты с севера едешь, и пока ты доедешь до Кирова, видишь это «северное мясо», районы советские — они были образованы вокруг предприятий, которые возникли до и после революции, как «ожерелье» рабочих слобод.

— Ну понятно, это частая история в российских городах.

— Просто мы с тобой не дошли до фантастической совершенно территории, про которую я тебе говорил. Это улица Чичерина, которая как раз является такой счастливой реинкарнацией того самого классического начала, но при этом в советское время — с конца 20-х до середины 50-х. В едином ансамблевом ключе, от конструктивизма и заканчивая поздним сталинским ампиром, нанизанным на бульварную ось.

— Да, мое впечатление о городе ограничено все-таки, и я это признаю.

— Это обязательно надо посмотреть, потому что там как раз решена комплексная ансамблевая застройка, и она решена в несколько фаз, которые развивались и до войны, и после войны, родив удивительное единство. Просто тебе, человеку, который занимается сейчас комплексными жилыми массивами, при этом в историческом...

— В историческом контексте, да.

— ...тебе было бы крайне интересно и полезно. Там есть, вот эта удивительная эстафета преемственности.

— Отлично! Обязательно увидим. Конечно, отдельно хочется упомянуть, — наверное, это может не понравится жителям, но на главной улице города лежит печать нашего времени. Очень серьезная. И она производит очень тяжелое впечатление. Понятно, что там можно изменить, и все это можно спасти, и превратить это из набора плохо сделанных фасадов во что-то приличное: возможно, за счет благоустройства, за счет реконструкции каких-то отдельных элементов. Но эта большая беда постигла очень многие наши города в последние четверть века, когда сначала не было денег и внимания, все это рассыпалось-разваливалось, потом вроде начали этим заниматься, но хотелось все быстро и недорого сделать…

— Ты правильно говоришь про улицу Кирова, потому что это вообще беда любой главной улицы, которая имеет самую большую сервисную капитализацию, и понятно что любые бизнес-потуги стремятся концентрироваться здесь. Что неверно, потому что усилия могли бы распространяться не по одной улице, а иметь определенную пульсацию всей системы квартальной, городской, на периферии, и тогда это была действительно ресурсообменная городская система.

— Тут важный момент идентичности. Главная улица — это все-таки витрина, эмблема поселения (в градостроительном смысле). Поэтому ее надо приводить в порядок. Если мы видим калужский театр, он как-то за счет своего масштаба, качества держит и Театральную площадь. И ты понимаешь, что это нормально, это хорошо, это правильно. Но в большинстве других пространств на Кирова непонятно — то ли ты находишься в Нальчике, то ли где-то там в Молдавии, где угодно, только не в благополучном русском городе…

— Русском… Я с тобой согласен. Привести в порядок: задача, которая у нас сейчас стоит на два года, к юбилею. У нас же всегда стимулом к развитию был волшебный пинок, неважно, при царе, генералисимуссе, Политбюро, или вот сейчас. Возможность собрать волю в кулак, ресурсы, и перейти от вождения хороводов к реальным делам, реальным продуктам. То, что касается улицы Кирова, как я тебе сказал, это такое заклятье, потому что все сконцентрировано на ней, и задача сейчас у нас применить на ней «дизайн-код», хотя я не люблю это расхожее словосочетание. При этом я исповедую самый жесткий набор мер по упопядочиванию городского облика, по примеру Мосархитектуры. А как же малый бизнес, спросишь ты. Так, если малому бизнесу объяснить понятные правила, который он сможет соблюдать, ему проще вести диалог с тем же арендодателем. А то, как: здание какое-нибудь историческое, в нем сидит 8 контор, которые арендуют у некого товарища, которому совершенно до лампочки, какие вывески, он просто гребет лопатой с них…

— Конечно!

— Вот, а они несчастные не знают, сколько они еще пробудут, два, три года. Я это все изучил и впитал в Крыму. Здесь и кнут, и пряник. С одной стороны должна быть политическая воля, с другой стороны нужно объяснять, то есть соучаствующее проектирование это не «возьмемся за руки друзья и построим клумбу», а это просто с людьми необходимо разговаривать, с людьми дела. Что нужно туда посмотреть, взять вот эту бумажку, так написать, оформить, а объяснив трем, они объяснят сами потом пятерым, а эти 15 объяснят потом 150. Это вопрос терпеливой модерации.

— Да, это важно, потому что с другой стороны мы видим, что существующая власть города стремится к улучшению ситуации, взять те же мосты, дороги, объездную дорогу замечательную, то есть понятно, что инфраструктурные объекты, они запускаются, просто важно понимать зачем это нужно и кем это делается. Если речь идет об улучшении среды, надо всё синхронизировать, давая решения и объяснять, как ты говоришь.

— Мне кажется, помимо самих решений нужно людям объяснять вообще, что происходит. Для этого нужны не только фейсбук или телеграм-каналы, нужны лекции, платформы, где надо выгружать все проекты, чтобы через как раз разные каналы перекидывались ссылки на эти платформы. В Крыму есть Крымский архитектурный портал, который стал единым таким архитектурным окном полуострова, где можно узнать все, что происходит с архитектурой. Вот это я тоже хочу ввести, чтобы люди понимали, зачем, что, куда, откуда. 

Главный проект, который [реализуется] в старом городе сейчас, это улица Театральная. Ты наверное знаешь, это модельная тема работы с ОКН-ами, работы с ­коммерсантами, не только сама пешеходная артерия, но и дворы — их переформатирование, перегруппирование, насыщение каждого из них самобытностью, где могут присутствовать самые разные арендаторы, коммерсанты, которые делают пространство интересным и полезным. Это хороший кейс, который может стать сугубо калужским. И при этом сделано это может быть не за федеральные деньги, как в той же Туле, а за свои. «Федералы» же что говорят: у вас и так все хорошо, у вас Фольксваген, Боско, все есть. Делайте сами :)

— Тоже старая проблема, понятно.

— Тут конечно еще если говорить про госслужбу, это политическая воля, а если говорить про работу с частным заказчиком, это определенное доверие, и одна волна. Я поскольку человек который занимался и тем, и другим, понимаю, что эффект фабрики Боско, который и на открытии был виден, и дальше будет развитие, он конечно зависел от заказчика, от определенного уровня комфорта взаимодействия с ним твоего как проектировщика. Не просто обмен картинок на деньги.

— Конечно.

— Вот расскажи пожалуйста, насколько было важно, когда ты работал над фабрикой, ощущение удобного контакта с просвещенным заказчиком, который знает, чего хочет, и при этом относится с уважением к тебе, не как к официанту, к сервису, а как к человеку, который может воплотить то, о чем он мечтал, этот образ сна Веры Павловны, который он придумал для себя.

— Ну в случае с Куснировичем там конечно было четкое представление, каков должен быть конечный результат. В первую очередь надо сказать о филантропии, присущей этому проекту, даже такому подчеркнутому человеколюбию. Речь идет о тех, кто на этой фабрике работает, причем от какой-то маленькой детали типа угощений для работника до, собственно говоря, облика фабрики. Заказчик, как наверное и большинство мыслящих людей, представляет лучшим временем в советском периоде 56-58 год, время Оттепели, надежд, сопровождаемый такими замечательными событиями как освоение космоса, начало романтической эры, реформы многочисленные в экономике, в сельском хозяйстве — не всегда успешные, но тем не менее. Желание изменений в сторону человека, и, как следствие, ощущение свободы.

— Я могу твою мысль сфокусировать по своему отцу — его скульптура «Женщина, моющая стекло», она стала символом оттепели, это 58-й год, папе было всего 26 лет.

— Такие вещи как раз молодые люди создают.

— В фильме «Застава Ильича», там молодые интеллектуалы идут на выставку моего папы. Ты прав, это как раз время обращения к простому человеку, то есть не сверхчеловек, не советский Marvel. Именно обращение к простому человеку, человеку малых, нужных дел. Когда отец защищал диплом, был дикий скандал, потому что его диплом назывался «Юность», это парень и девушка молча стоят, стесняются. Отца обвинили чуть ли не в порнографии, бог знает в чем: где герои-сталевары? Какая ещё романтика и любовь!

А сейчас, когда я смотрю на нереализованный памятник Пушкину и Гончаровой для калужского Полотняного завода, я понимаю, что вот это мужское и женское начало, оно было у него тогда еще. Вот этот бесконечный набор отрабатываемых форм, даже формул — он его именно тогда придумал, дальше они развивались, он ими пользовался. И мне кажется, то что ты говоришь про Оттепель, это время как раз вот этих формул живых, когда алгеброй наконец-то была проверена гармония, вот эта «гармоничная алгебра» и «алгебраическая гармония», на момент наша культура вышла на какой-то баланс, который мы потом бездарно растеряли.

— И для меня фабрика — это попытка создать воспоминание о каком-то свете и тепле той эпохи, которое хранят скульптуры твоего отца и архитектура того времени, музея Циолковского, о котором мы говорим. С одной стороны полет, дерзновение, с другой стороны абсолютно человечное. И вот эту человечность я пытался в этом проекте отразить. В интерьерах, насыщенных деталями, ассоциациями, воспоминаниями, аллюзиями, в фасадах с большим количеством стекла, стремительных, динамичных форм.

— При этом совершенно, как тебе свойственно, четко спропорционированных, и гармонизированных, то есть там нет вопросов, а могло ли быть какое-нибудь другое решение. Они человечны в своей однозначности. Большая твоя удача, при этом на нашей калужской земле.

Это мы говорили про фабрику. Но вот история, что ты вчера рассказал и что сильно всех зацепило, по поводу работы в исторической среде, про твой метод — можно же его называть «методом Липгарта»? — работа с деталями, с рельефом фасада…

— С пропорциями.

— С пропорциями, с формой, когда форма и пространство — они не кричащие, а есть возможность услышать камертон города. Постараться сначала прочитать его, и дальше аккуратно дополнить этот большой роман своей маленькой главой. 

У нас же повсеместно всё наоборот, наш брат бьёт себя в грудь: «Я-я-я!» А потом всё остальное.

Так ещё и девелопер-застройщик для которого архитектура — товар, она должна выпрыгивать, орать с прилавков, улиц города-супермаркета. Какой роман, какая глава...

— Ну понятно. На самом деле, Лёш, мы все время говорим, как некий «кто-то» хочет себя бить пяткой в грудь, на самом деле проблема глубже и опять-таки она во времени растворена, в ХХ веке, поскольку исторический город это все-таки единство множества, это место, где личности встречаются, чтобы сосуществовать — удобно, безопасно, дыша нормальным воздухом и наслаждаясь местом, где они живут. Такой общий дом. ХХ век, он как бы предположил, что все эти старые представления о доме, о городе, об улице, они неверные. И вообще все старые представления неверные, их надо исправить. Была идея, что у человека мыслящего — социализм, справедливость, все светлое и прекрасное, но при этом насаждаемое из-под палки, насильственным путем. И насилие над человеком, оно же было и насилием над его жилищем, над городами. И сейчас мы спрашиваем, а как работать в исторических городах? Да никто не может знать, как работать в исторических городах, если он учился, как эти исторические города уничтожать и строить на их месте «новые прекрасные машины для жилья». Либо крупные формы — пластичные, динамичные, монументальные, но только не гармонизирующие, не считающиеся с тем, что есть. Поэтому, конечно, здесь речь пойдет об образовании, просвещении, изучении опыта. И надо, я считаю в наших вузах серьезно давать историческую архитектуру не только как теорию, а как практику, может быть, факультативно…

— Почувствовать на кончиках пальцев.

— Да, чтобы люди умели работать с материалом, с ордером, может быть даже со стилями. Все это было когда-то отвергнуто, отторгнуто, но, к сожалению, лучше и комфортнее существование человека в большом городе не стало — в наше время пришло как в никакое другое это понимание. Поэтому здесь очень много аспектов! И конечно же наши города по сравнению с историческими настолько некомфортны как среда вовсе не потому, что там каким-то художникам захотелось проявить себя, а потому что на протяжении последних ста лет это считалось правильным. Единственно верным.

— Тебе не кажется, что причина вот в этом разделение в советское время на огромные проектные институты, возникновение стройкомплекса после 1955 года — когда была одна глобальная парадигма, но перейдя резко в совершенно другой строй, ворвавшись в капитализм с теми тотальными механизмами, мы и получили монстра, для которого архитектор — никто.

 Все время же культивируется, вот какой заказчик, застройщик и так далее, — вот это почитание инвестора. И архитектор вынужден для того, чтобы выжить, прокормить семью, идти на сделку с совестью, отдаваясь за пригоршню долларов с потрохами «чего изволите». Это очень сильно травмировало цех, сломало корпоративный дух, не говоря уже о школах. Потому что в твое любимое имперское время архитектор был и девелопером, был всем, он полностью отвечал за процесс, от и до. Хотя масштабы были совершенно другие.

Важно нам самим воспитывать заказчика. Его выращивать. Сегодня архитектор снимает с себя ответственность, как обслуга. Мы заранее принижаем свою роль, ведём себя, как обслуживающий сервис.

— Ты прав. И мне кажется, здесь корень в нескольких проблемах. Это отсутствие определенных институтов у нас в стране в силу того, что время безусловно переломное и по сию пору мы не вышли в новый путь. Ряд институтов, он ущербен или вообще отсутствует. Я сейчас говорю о профессионализме, компетентности, о репутациях. Даже понимания кто такой архитектор и зачем он нужен — его нет не то что у простого обывателя, его нет у строителя, его нет у застройщика-заказчика, поэтому да, конечно, все это предстоит ещё выстроить заново и архитеторам нужно стоять за себя.

— А с жилыми комплексами есть разница взаимодействия с заказчиком?

— То же самое. Базовое — это доверие со стороны заказчика.

— А процесс, от и до? Я так понимаю, что есть твоё концептуальное, головное, персонифицированное бюро, а есть служба самого застройщика в лице его собственного условно «проектного микроинститута» , который твою концепцию воплощает в рабочую документацию. Но самое главное что у тебя надзор, есть регулирование, доводка своего детища. Концепция и надзор находятся в руках у автора, который заведомо свою фамилию и свою репутацию ставит на кон. Как тебе удается находить таких заказчиков? В чем секрет?

— В моем случае это просто везение.

— Есть какие-то ворота Ветров, куда ты ходишь молиться? :)

— Нет, я просто всегда делал то, во что верил, и мне казалось, что это должно дать результат. Да особо даже, я не задавался этим вопросом, делал то, что мне нравилось, рисовал то, что мне нравилось и может быть немножко хотел это построить. И в результате, я говорю, что мои заказчики — это большое везение, что они мыслят как я, что они видят как я, что я могу с ними выстроить диалог. К сожалению, я понимаю отчетливо, что таких заказчиков в столицах-то меньшинство, а уж по стране. Минимальное количество.

— Как я вижу. В чем твой секрет, почему так. Потому что у тебя есть абсолютно четкая позиция. Есть вектор, абсолютно независимый. Есть же несколько группировок в нашем цеху, и так было всегда. Был ли это художественный мир, во времена моего отца, либо сейчас. Очень всегда комфортно примкнуть к какому-нибудь потоку, присягнуть на верность и плыть в толпе. Но если захочешь выйти... то с большими неприятностями. Твоя позиция, она абсолютно позиция Мастера, возрожденческая, что ли: «Есть моя мастерская, моя поляна, мой стол, мое умение, я работаю. Если кому-то это нравится, пожалуйста, я готов поделиться своими навыками. Если нет, я могу проектировать тифлисский вокзал на музыку Скрябина, могу атомную станцию в Красноперекопске…»

— Примерно так это и было, да.

— «И нет разницы между реальным и нереальным, это всё одна сфера моего Мира. Если вам это нравится, добро пожаловать — будем делать дома, будем строить на Васильевском острове, фабрики запускать. Если не нравится, ну, мне есть чем заниматься». Это важная позиция, и это для заказчиков достаточно серьезных, топ-уровня, на самом деле понятно. Потому что Куснирович — это заказчик топ-уровня, а не Иван Иваныч, пятый менеджер из филиала банка, и заказчик, который строит на Васильевском острове, это тоже не хухры-мухры.

Мне кажется, их привлекла в первую очередь твоя искренность, которая выражена в твоем методе, в стиле, который можно предъявить. Как визуальную позицию работы над объектом. Это безусловно счастливое стечение обстоятельств, но на самом деле это та самая формула, именно твоя, которая тебя делает индивидуальным, свободным и независимым. Особенно в наше время, когда все унифицировано, везде в фаворе такой псевдоголландский унисекс, который пришел на смену другому нашему унисексу, который был в виде унылых панельных микрорайонов, которые на поверку оказались гораздо человечное современных мегалитов. Мы никак не можем соскочить с иглы «все равны, но есть равнее».

— Понимаешь, как это воспринимают заказчики, я не могу сказать, потому что это — они. Но вот действительно есть некое пространство, в котором мне комфортно находиться, это пространство образов, форм, объемов, цветов, небес, и оттуда время от времени можно достать что-то реальное. Это очень приятное ощущение, другое дело, что я-то достаточно молодой и свободный человек, а среднестатическому архитектору семью кормить надо.

— Я тебе могу сказать про среднестатистического архитектора! Нет сейчас такого понятия, потому что налицо серьезный разрыв поколений. Вот ты сейчас являешь собой то, кем должны быть мы, сорокалетние. Проблема связана опять же с 90-ми годами, потому что нас, сорокалетних, просто физически мало. Наше поколение погибло, ушло из профессии, попало в разборки, сгинуло напрочь из страны.

— Выбиты...

— А есть которые старше, но они уже усталые в большинстве, к сожалению. А есть еще «подпирающие-злые-унисексы». И это большое счастье, что есть те, кто занимается «своим» делом, как ты, это очень здорово. Мне кажется, что тебе нужно заняться формированием своей школы, передачи опыта. Либо как-то это транслировать для того, чтобы растить целое направление. Наша беседа как раз про это. Это я желаю. А то пространство, о котором ты говоришь, на самом деле наш мир, в нем зачастую «комфортнее общаться» с тем же самым Иваном Фоминым и другими давно ушедшими мастерами, они являются нашими интересными собеседниками, а не с нашими современникам. То же самое когда я трудился в Евпатории, я просто знал город лучше чем сами евпаторийцы, как обо мне говорили. И я чувствовал поддержку не физическую, от живых людей, а от предков, от времени. Они не обманут никогда. Бремя истории, это очень круто. И сейчас как раз в Калуге я для себя открываю наживую русскую нашу традицию, не Владимиро-Суздальскую, а вот именно европейскую успешную фазу нашего русского бытия. В Калуге тема русского классицизма город уравновешивает, город, где встречаются не просто разные эпохи и время, а есть определенная среда, которая может дать снова просвещенного русского человека, устремленного вперёд. Русская античность.

Заметь, я ни разу не сказал про космос, про Циолковского. Неспроста. Но без «классики нет космоса». Космос это вечность.

— Так и есть! Вечные ценности.

— Всё таки, я очень хочу чтобы ты посмотрел ансамбль улицы Чичерина. Если представить ее дома в белом цвете это будет абсолютно наш любимый Севастополь. Абсолютно! Но они, в том то и дело, бело-красные, как Гостиные ряды, одна из граней преемственности — от «баженовской школы» до самого сталинского ампира. Наш калужский стиль, как метод, который надо увидеть и с которым можно и нужно работать.